![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
orlovanatalyaУ моей одноклассницы Любки были даже не конопушки, а конопухи: на обычном носу они бы теснились, наползая друг на друга, а на Любкином гуляли свободно. А еще у нее была черная коса с мою руку толщиной и сшитое мамой платье с квадратным воротничком. В общем, в пятнадцать лет она уже выглядела как настоящая бухгалтерша. И – чего никогда не всосет слабый розовенький мозг этих, которые вывешивают в инете свои фото в колготах в сеточку и леопардовых стриптиз-тряпочках – мальчишки уже тогда смотрели на нее особым серьезным взглядом. Школьную звезду Лику, благоухающую на весь класс маминой парфюмерией, приглашали на поздние свидания, а Любке помогали таскать тяжелый старенький портфель, и в день рождения на парту кто-то поставил стаканчик с подснежниками. Кто ж знал, что мужчины с детского сада начинают делить девочек на таких, которых надо побеждать публично, чтобы все завидовали, и тех, кто после девяти на улицу не пойдет. И пусть себе пока сидит. Когда-нибудь, потом, когда станем большими, именно она будет звонить: «Ты когда сегодня с работы? А то дети уже спят, картошка стынет».
Любка благополучно училась на твёрдые честные тройки и залётные четверки. «Лика у нас учится улыбкой, Наташа головой, а вот Люба – попой», - с уважением намекала на ее трудолюбие и усидчивость классная руководительница. Впрочем, Любка имела жирные пятерки по домоводству, пению и русскому языку (читать она любила, и почерк у нее был ровненький, как в прописях), чисто мыла полы во время дежурства, аккуратно ходила навещать больных одноклассников, безропотно бегала в учительскую за мелом и картами для географички: в общем, мужскую интуицию, уже подающую скрытые сигналы мальчуковому подсознанию, в заблуждение не вводила - она была идеальной будущей женой, скромной, домашней, покладистой. Только мальчишки тогда любили ее негромко, не вслух, а девчонки о секрете ее обаяния не догадывались. Им казалось, что всем нравятся отчаянные модницы в новых замшевых сапогах, а Любке небогатые родители покупали боты «прощай-молодость», и с ней все время происходили какие-то казусы. Шла как-то к доске – хресь! – зацепилась форменным платьем за вывинтившийся из парты шуруп - где нашла только? Вырвала клок в районе места, откуда росли ее худенькие ножки. Стоит у доски, дыру ладошкой прикрывает, лопочет тему, делает вид, что ничего не случилось. А сосед по парте громким шепотом: - Да не переживай, Любка, почти не видно отсюда!
То вот икота на математике напала. Класс оживленно шумит, Любка крякает в кулачок, а тут учительница заходит: - Ребята, предупреждаю, завтра контрольная! Любка в гробовой тишине: - Ииик! Учительница: - Ну, уж так-то не пугайтесь, мы с вами все задания на уроках прорешивали…
А как-то на истории отличилась. От старания. Увидела, что мы, пятерочницы, стали заголовки в тетрадочках цветными ручками писать. И тоже принесла ярко-зеленый стержень. Тема была – «Русская революция». Любка старалась, даже кончик языка прикусила, так тщательно буквы выводила. Получилось «Русская руволюция». Соседние парты, наблюдавшие процесс, затряслись, как будто бриллианты из муки высеивают. Любка вздохнула, присвистнув конопатым носом, попросила у соседа бритвочку, соскоблила несчастную заблудшую букву У… и исправила на Ю. РЮволюции соседи не выдержали, с гоготом сползли под парты и были впятером – парта до, парта после и сосед вместе с бритвочкой – выставлены в коридор. Любка опять вздохнула, печально свистнув носом, прикрыла рюволюционную страничку и пошла вон вместе с нами. Сама виновата, довыделывалась, надо отвечать.
Она не старалась выделиться и выглядеть лучше кого-то – и именно этим выделялась и выглядела особенной. И эта искренность уже тогда сводила мальчишек с ума. Меня, отличницу, классная руководительница как-то отправила с шефской помощью к «отстающему» однокласснику – этот негодник еще где-то гулял, и его бабушка впустила меня к нему в комнату, подождать. Захожу – а на меня со стены смотрят Любкины лягушечьи глаза. И нос конопатый размером с мамаев курган возвышается. Много глаз и много носов. Двоечник этот все стены у себя с пола до потолка ее фотографиями залепил. Не знаю, почему, но ждать я его не стала и в школе никому про его фотомузей и фотомузу не рассказала. Даже Любке.
А в восьмом классе она вдруг неосмотрительно по уши влюбилась в самого модного мальчика в школе: он ходил в настоящих американских джинсах и уже за это был достоин девичьих вздохов. К тому же был прославленным диджеем – когда Любка еще свои фантики собирала, он уже у старшеклассников диски выменивал, и на вечеринки под его записи ходили целыми районами, практически сквозь стены минуя кордоны, воздвигнутые хмурым завучем. Ставить капканы на принца Любка не мыслила не только от трусости и застенчивости – под ее смоляную косичку даже мысль о хитроумной охоте и науке соблазнения проникнуть не могла. Но взрыв пылкой любви сдержать в маленькой груди Золушка тоже не могла.
– А давай друг другу секреты писать? – спросила она меня, - А то на перемене неудобно от девочек отделяться, а я кое-что важное хочу рассказать… И каждый день я начала находить то между тетрадок, то за обложкой школьного дневника исписанные ровным почерком листочки с рассказом о том, что она думает об этом прекрасном джинсово-музыкальном мальчике, как мечтает с ним подружиться, о чем бы она ему рассказала и как бы они друг о друге заботились. Она так хотела с ним хоть один раз потанцевать!
Социальных сетей тогда еще не изобрели. И Любка сама придумала себе рукописный ЖЖ, чтоб выговориться – и даже ник сочинила, мол, вдруг в чужие руки грамотка попадет. Должна заметить, Любкин псевдоним совсем не походил на то, на что я сейчас натыкаюсь в загаженном российском интернете: не в пример современным «джульеттам», транслирующим себя как ЛублуХочуВПопу или ДьявальскайаПиска, смешная Любка подписывала грезы именем Незабудка. Признаюсь – это и тогда было немного смешно, и я подписывала ответы "Ромашкой" с изрядным скрытым стебом, о котором сейчас – ну, прости меня, дуру,– честно жалею. Хотела б я и сейчас получать письма от девочки-незабудки, только их днем с огнем…
А потом джинсового диджея стали видеть в обнимку с модной десятиклассницей из соседней школы Яной – такой,конечно, в замшевых сапогах. Любка, которая сама никому ни разу не изменяла, коварства не перенесла и надолго отказалась от плотских страстей в пользу чистой любви только к русскому разведчику Штирлицу. Через много лет я случайно попала на кухню к по-прежнему модной Яне (конечно, в очередных замшевых сапогах – женщины никогда не меняются) в компанию со слегка облысевшим джинсовым дяденькой. Они выпивали за двадцатилетие дружбы, за крепкое товарищество, так и не перешедшее ни в любовь, ни в семью. И потускневший джинсовый вдруг тревожно спросил: а не с тобой училась такая тоненькая, с косой, Люба? Я так всегда хотел с ней хоть один раз потанцевать, но не мог: я же музыку крутил. Типа гармонист в вашем клубе. Да она и не пошла бы с таким обормотом – строгая была. И немножко смешная…
Смешная Любка после школы решила идти, конечно, на бухгалтершу – умудрилась поступить вместе со мной на экономический. И по-прежнему училась попой. Вечер с девчонками в общаге прохихикает, а потом вздохнет-присвистнет носом по старой привычке: вы-то без зубрежки выкрутитесь, а я потону… И заведет будильник на 5 утра. В пять все орут хором: будильник и взвившиеся соседки по комнате – а Любка спит, посвистывая носом. Мало того: будильник был родной-советский, то есть не щебетал с угасанием, как деликатные современные мобильники, а честно истошно вопил, пока по кнопке не треснешь. Еще и кнопка у него провалилась, и если уж ты его завела – будь любезна, поднимись, переведи стрелочку взад, а потом уж, негодница, досыпай. Любка негодницей быть не хотела, после многоголосого взывания к совести с кряхтением поднималась, наступала на горло песне истошного агрегата, а назад не ложилась. Сядет с закрытыми глазами в провалившуюся дугой кроватную сетку, как в гамак - и покачивается. Час качается, второй - как вспомню, так и сейчас бы подушкой запулила. Учить же надо - говорит левая половинка спящего мозга. Всё едино перед смертью не надышишься – парирует правая. Часа через полтора-два Любка падала в кроватную яму, как сбитый пулей оловянный солдатик, и засыпала уже окончательно. Значит, победил молодой организм, а разум и логика в очередной раз сдулись.
Как оказалось, Любкины логика с разумом вели себя так слабохарактерно не только в 5 утра. В отличие от многих роковых мышек Любка сто сердец разбивать не стала, а бесповоротно раз навсегда ответила на чувства пришедшего по вызову молоденького смазливого голубоглазого слесаря из местного ЖЭКа – уж не помню, что он там чинил в квартире ее родителей, но через пару месяцев мама пошила Любке белое платье (без квадратного воротничка – с квадратным вырезом), мамины сестры-тетки два дня взбивали из коробки яиц невероятный крем, просто Эверест из зефира, для свадебного торта. И фату Любке на эверест из впервые в жизни накрученных на бигуди смоляных волос прицепили зефирную. Любка ошалело смотрела на восхитительного слесаря и шептала мне на ухо: «Вот, справедлив ли Бог? Кому-то даст и глаза голубые, и нос маленький, и зубы ровные… А теперь всё это вместе – моё!»
Любка с прекрасным слесарем сначала жили в однокомнатной квартирке вместе с ее родителями, потом на кухне у ее зефирных теток, потом в коммуналке, в съемной комнате, и, наконец, даже в бане – один алчный деревенский латифундист-баневладелец сдавал бревенчатое сооружение под жилье бомжующим студентам и новобрачным. «Увидишь где-нибудь костер – может, это мы возле него живем», - вздыхала кочующая семейка.
Потом жилье каким-то чудом разменялось-образовалось, но прекрасный слесарь, после многодневного новоселья, по национальной вредной слесарской привычке, запил горькую. Раз пятьдесят его выгоняли из ЖЭКа, и раз пятьдесят выгоняла Любка. Но по большой взаимной любви, совокупности заслуг и отсутствию достойной альтернативы и ЖЭК, и Любка пускали обратно, в семью и лоно.
- А не суди, - вздыхает, свистя носом, тётенька-оставшаяся-в-душе-незабудкой, - вот смотрю, как он с девчонками нашими играет и возится – и думаю: а кто другой их так любить будет? И кого еще я, как этого балбеса, полюблю? Вот в субботу выдала ему денег практически под расписку: послала на рынок за говядиной – девчонки голодные, в доме еда от получки до получки. Возвращается без денег – с клеткой. В клетке волнистый попугайчик. Говорит: «Васильна! Мяса не было, а птичке девчонки еще больше обрадуются! Она сама на себя в зеркальце смотрится и на хвосте с горки катается! Только не поет почему-то».
Через неделю она его послала опять и, как в той сказке, снова строго-настрого наказала, Ведьм, Сирен и Лису-Патрекеевну не слушать, купить только мяса, зоосад не разводить. Прекрасный слесарь вернулся с рынка грустный-грустный, и говорит, повесив голову: «Васильна… Держи свою деньгу. Говядины свежей не было. Таку-ууу-ю морскую свинку продавали! Эх!!!... А ты для девчонок зверей покупать запретила!»
«Ну как, скажи, его не любить?»
Тут дверь распахнулась, ввалился великолепный слесарь, выдохнул так, что окна запотели: «Васильна! Сёдня я бутылку не себе купил» - и суёт Любке золотистый баллон растительного масла. Я выпорхнула из их семейного гнезда, не узнав происхождения масла, но у этой незабудковой истории, основанной на реальных событиях, еще и хеппи-энд.
Однажды Любка заболела, и прекрасный слесарь бросил пить. Сказал: «А зачем мне я - без нее? Она мне как моя рука, моя нога, моя голова – как я сам» По-моему, он имел в виду «она - моя душа», хотя его переписывать – только портить.
Девчонки-погодки друг за другом пошли в школу. Моя любимая фотография – где они стоят на пороге нашей с Любкой школы: кружевные фартучки, огромные банты, белые ажурные колготы и… на обеих - кроссовки на толстой подошве. Папа с мамой были на работе, и на перекличку старшая собирала младшую. Мама все приготовила, но было столько всяких веселых игр, всё раскидалось, и туфли для первоклассницы почему-то потерялись. Чтобы ей не было обидно, справедливая старшая сестра тоже отважно надела под платье бутсы. Ну, что было, то и надели: кроссовки или боты «прощай-молодость» для подрастающих Незабудок ничем не хуже замшевых сапог.
А попугаю слесарь купил пару. Принес со словами: «Васильна! Человек не может петь один», и я не буду переписывать, что он имел в виду. Попугай не запел, но научился щебетать и говорить «Дай пить», бросил целоваться сам с собой в зеркале и весь день не отходит от подруги. Я все жду, когда у них кто-нибудь вылупится и попка-папа скажет попке-маме: «Васильна! Бери цыплят, пошли вместе с горки на хвостах кататься!»
