![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
orlovanatalyaВоспитательницы детских домов жалуются, что молодые родители стали часто забывать забрать детей из детского сада. Тетки, однако, не горюют, высчитали стоимость минуты своей работы и наваривают компенсацию. А неоплачиваемых сверхурочников предлагают вечерами гнездить в приютах и отделениях милиции.
А я думаю: что чувствует человек, про которого забыли?
Меня в ясли отдали в полтора месяца (сорок лет назад декретных отпусков не было, чтобы жить, надо было работать, и грудничков в ясельках было полно), но, видимо, у меня особых младенческих деприваций не было, не могу вообразить, что бы я испытывала, если б меня мама вечером не забрала.
А вот одиночество взрослой девочки - состояние, прочувствованное собственной неоднократно простреленной шкурой.
Я как-то за своим уже дитем в садик бежала (я туда всегда бегом неслась, мне вечерами почему-то начинало казаться, что с дочкой там без меня что-то случилось) и на автобусной остановке встретила свою одноклассницу. В детстве дружили - даже бутылку какую-то с какой-то клятвой, помню, закапывали. Вот в чем клялись - не помню. Пацанов, наверное, друг у друга не отбивать и секретов не рассказывать, какие еще в этом возрасте признаки вечной верной дружбы. Секретов, кроме поцелуйчиков в подъезде, у нас тогда ни у кого не было. Мы были девочки из хороших советских семей, металлолом и макулатуру собирали, со всеми вытекающими последствиями в форме идейного полового воздержания и ожидания любви. Ирка дождалась любви первой, с секретом вместе, потому что по недомолвкам даже мы, малообразованные в сексуальных вопросах школьные подруги, поняли, что у них "получилось". Он как честный человек ходил к Иркиным родителям свататься, но строгая немецкая семья на брак шестнадцатилетней дочери с восемнадцатилетним юнцом не дала. Отец, по слухам, Ирку все же побил, а жениху велел ждать два года.
Ждать, правда, пришлось Ирке - жених отбыл в армию, писал оттуда традиционные армейские письма со стихами про верность подруг, а вернувшись, напомнил папаше данное слово и женился.
И что у них потом произошло - бог его знает. До свадьбы, я помню, они не только по улицам ходили полуобнявшись - они жили полуобнявшись. Всегда и везде вместе и заглядывая в глаза друг другу. От школьной компании Ирка тогда, конечно, отпочковалась, детские клятвы заслонились семейными заботами, а потом вдруг просочились слухи, что у нее что-то там "не очень". Говорили, что Иринка беременна, а муж погуливает с молодой девицей, отнюдь не отличающейся строгостью нравов. И что у той уже есть один "сын полка", но она, вроде, тоже опять в положении.
Чушь какая-то и злые языки, - подумала я. В моей памяти Ирка сияла рдеющей, как пионерский галстук, невестой в свадебных кружевах.
А потом вот вечером увидела ее на остановке. Худенькая, бледная, с фиолетовой тенью под глазами, с заострившимся носиком, в великоватом на истончавшей фигурке плащике. Забегая вперед скажу, что она очень счастливо потом вышла замуж, муж у нее кудрявый веселый дальнобойщик, она частенько отпрашивается из своего швейного ателье и ходит с ним в рейсы. Потому что они давно так живут, полуобнявшись.
А тогда она стояла одна, полупрозрачная, как осенняя веточка на ветру. И отметая ненужные вопросы и неловкие паузы сама сразу мне грустно и спокойно сказала: "Я домой из роддома еду. У меня ребенок мертвый родился. А муж где-то у другой".
Я и его как-то лет через пять встретила - чужой ребенок за одну руку, веревочка от санок со своим малышом в другой. Небритый, помятый и поддатый. Побросал орущих детей и метнулся обниматься. А я еле нашла силы кивнуть и прошла мимо.
Если б я была партизаном в войну, наверное, предателей расстреливала бы.
И вот казалось бы - все хорошо. Но почему так часто, в прямом и переносном смысле, я стою на улице одна, потому что никто не встретил?
А я думаю: что чувствует человек, про которого забыли?
Меня в ясли отдали в полтора месяца (сорок лет назад декретных отпусков не было, чтобы жить, надо было работать, и грудничков в ясельках было полно), но, видимо, у меня особых младенческих деприваций не было, не могу вообразить, что бы я испытывала, если б меня мама вечером не забрала.
А вот одиночество взрослой девочки - состояние, прочувствованное собственной неоднократно простреленной шкурой.
Я как-то за своим уже дитем в садик бежала (я туда всегда бегом неслась, мне вечерами почему-то начинало казаться, что с дочкой там без меня что-то случилось) и на автобусной остановке встретила свою одноклассницу. В детстве дружили - даже бутылку какую-то с какой-то клятвой, помню, закапывали. Вот в чем клялись - не помню. Пацанов, наверное, друг у друга не отбивать и секретов не рассказывать, какие еще в этом возрасте признаки вечной верной дружбы. Секретов, кроме поцелуйчиков в подъезде, у нас тогда ни у кого не было. Мы были девочки из хороших советских семей, металлолом и макулатуру собирали, со всеми вытекающими последствиями в форме идейного полового воздержания и ожидания любви. Ирка дождалась любви первой, с секретом вместе, потому что по недомолвкам даже мы, малообразованные в сексуальных вопросах школьные подруги, поняли, что у них "получилось". Он как честный человек ходил к Иркиным родителям свататься, но строгая немецкая семья на брак шестнадцатилетней дочери с восемнадцатилетним юнцом не дала. Отец, по слухам, Ирку все же побил, а жениху велел ждать два года.
Ждать, правда, пришлось Ирке - жених отбыл в армию, писал оттуда традиционные армейские письма со стихами про верность подруг, а вернувшись, напомнил папаше данное слово и женился.
И что у них потом произошло - бог его знает. До свадьбы, я помню, они не только по улицам ходили полуобнявшись - они жили полуобнявшись. Всегда и везде вместе и заглядывая в глаза друг другу. От школьной компании Ирка тогда, конечно, отпочковалась, детские клятвы заслонились семейными заботами, а потом вдруг просочились слухи, что у нее что-то там "не очень". Говорили, что Иринка беременна, а муж погуливает с молодой девицей, отнюдь не отличающейся строгостью нравов. И что у той уже есть один "сын полка", но она, вроде, тоже опять в положении.
Чушь какая-то и злые языки, - подумала я. В моей памяти Ирка сияла рдеющей, как пионерский галстук, невестой в свадебных кружевах.
А потом вот вечером увидела ее на остановке. Худенькая, бледная, с фиолетовой тенью под глазами, с заострившимся носиком, в великоватом на истончавшей фигурке плащике. Забегая вперед скажу, что она очень счастливо потом вышла замуж, муж у нее кудрявый веселый дальнобойщик, она частенько отпрашивается из своего швейного ателье и ходит с ним в рейсы. Потому что они давно так живут, полуобнявшись.
А тогда она стояла одна, полупрозрачная, как осенняя веточка на ветру. И отметая ненужные вопросы и неловкие паузы сама сразу мне грустно и спокойно сказала: "Я домой из роддома еду. У меня ребенок мертвый родился. А муж где-то у другой".
Я и его как-то лет через пять встретила - чужой ребенок за одну руку, веревочка от санок со своим малышом в другой. Небритый, помятый и поддатый. Побросал орущих детей и метнулся обниматься. А я еле нашла силы кивнуть и прошла мимо.
Если б я была партизаном в войну, наверное, предателей расстреливала бы.
И вот казалось бы - все хорошо. Но почему так часто, в прямом и переносном смысле, я стою на улице одна, потому что никто не встретил?
