![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
orlovanatalya«Сейчас мы с вами будем учиться танцевать. Приготовились, первое упражнение. Делаем раз: надо нарисовать на листке бумаги загогулину. Или закорючку – кому что нравится. Делаем два: меняетесь рисунками с теми, кто вместе с вами учится современным танцам. Делаем три: а теперь то, что видите на рисунке соседа, попробуйте повторить в танце – руками, глазами, телом, жестом, шеей. Хоть в узел завяжитесь. Самовыражайтесь!»
Это я не придумала. Подсмотрела когда-то давно у танцевальной команды «Киплинг» - так их тогдашний лидер Наташа Левченко, на сцене «Хася», проводила репетицию. Кто-то моего поколения, возможно, помнит «Шапито» с черно-белыми клоунами, визитную карточку группы. Один из шахматных мимов – мой давний друг. Для меня философия танцев-модерн навсегда связана с Сашей Петражицким.
Мы познакомились на одном из хореографических фестивалей – я тогда была покорена магнетизмом Театра «Балет Евгения Панфилова» и – он был еще жив – мефистофелевским обаянием самого мэтра хореографической концептуалистики. «Лампочку на видеокамере рукой прикрой, а то денег за съемку потребуют, я их знаю», - вдруг добродушно посоветовал, проходя мимо, улыбчивый пацан с выкрашенными в красный цвет волосами.
Через десять минут я увидела красноволосого "лебедя" на сцене – киплинги танцевали сначала что-то из спектакля «Девочки – направо, мальчики – налево», потом нечто под названием «Zu bezuch». А после фестиваля мы заземлились в одной компании: оказалось, что Сашка родом из Первоуральска, занимался в Североуральском театре танца, знает многих моих друзей и подруг юности.
Солнце, что ли, что-то такое жгучее выбрасывает, когда на свет появляются творческие люди? - мама, папа, старший брат – вся династия работает на Новотрубном заводе, и Сашка после школы начинал карьеру учеником слесаря. И на тебе, поменял заводской станок на балетный.
- Я тогда брейк-данс увидел, у нас это в восьмидесятых танцевать начали. Просто крышу снесло, так здорово, - объяснял мне Петражицкий, - попробовать захотелось. И, знаешь, сразу получилось. Мы стиль такой освоили, «робот» назывался – помнишь, многие увлекались, даже на улицах танцевали. Не удивляйся, это все же не совсем случайно. Мама в танцевальном кружке занималась, такие полечки вытанцовывала! И меня еще малышом отдала в класс по фигурному катанию. Там, кстати, была приличная танцевальная подготовка. Так что я не самородок, прошел уроки классики. Правда, помню, началось все с конфуза: нас учили бальным танцам, вывели, парами расставили. А у меня никак пятая позиция не получалась. Пытался копировать тех, кто рядом, но таких кренделей навыворачивал, что весь класс полег и заниматься не мог от хохота.
Сначала Саня коленца выделывал на коньках – пока учился и три года работал спортивным тренером. А потом кто-то рассказал про новый театр танца «Бенефис» в Североуральске. Опять захотелось попробовать, что это за модерн такой. Начинали с классической хореографии. Странно после брейка, но современные танцы, какими бы раскрепощенными они ни выглядели, без настоящей школы, с азов , невозможны. Учили классику, народные танцы. Со Светой Петраковой, нынешним директором Екатеринбургского театра танца, такую барыню-боярыню вытанцовывали – любо-дорого: ручки кренделем, сапожки с каблуками! Все они, кто тогда в маленьком провинциальном ДК до пота и слез растягивал мышцы на репетициях, а потом сидел ночами у худрука на кухне, взахлеб обсуждая идеи, навсегда отравились бациллой творчества. Дороги разошлись, а потребность выдумывать по-прежнему булькает и клокочет в каждом.
В Сане, конечно, тоже. Иду, помню, я как-то по городу, а он навстречу – и на этот раз не с красной головой, а наголо бритый – не, говорит, это я не эпатирую. Это я в образе. Постановка такая. Так и называется «Бритый человек». Мы побродили по улице, он рассказал о гастролях в Ганновере, о новом проекте – оперно-хореографической постановке «Таис Афинская», о том, что они с музыкой экспериментируют – пробовали танцевать под микс Вертинского, Изабеллы Юрьевой и скандинавской группы, практикующей горловое пение. О том, что начал работать с потрясающей командой – «Провинциальные танцы». Одни названия постановок чего стоят: «Тихая жизнь с селедками», «Полеты во время чаепития»… А потом вдруг оживился: «Слушай, подожди, я забегу - снимки заберу. Купил хорошую аппаратуру, занимаюсь – как раз тебе покажу».
Я из вежливости кивнула и приуныла, вмиг представив, что придется хвалить фото каких-то танцовщиц, ножки «а-ля Дега», эпизоды репетиций на глянцевой бумаге… А увидела неожиданное: радужную пленку лужи с одиноким листом; белый покой и вечное безмолвие заснеженного копенгагенского кладбища; стулья, собранные на ночь в затейливые геометрические пирамиды; буратины, выглядывающие на улицу через окно; искореженные лапы мертвых деревьев с обрубленными пальцами; разноцветные подушечки кошачьих лапок; узор из пробившихся к свету между бетонными плитами неутомимых сорняков; кровавый взрыв снятой через фильтр сосульки.
Вот если есть в человеке зуд творчества, так он даже в ржавой путанице труб увидит линии судьбы, а водопроводный кран с алой шляпкой назовет красноголовиком. Или придумает серию «Унитаз как искусство». Вдруг вспомнилось, как героиня кортасаровской «Игры в классики», посреди непонятной ей беседы о модных течениях, вдруг подобрала опавший лист, сняла с него мякоть, обнажила прожилки и, напевая, стала смотреть на свет сквозь зеленый паутинчатый призрак. И все, кто над ней посмеивался, замолкли…
Танцы, конечно, Петражицкий тоже снимает. Он ведь до сих пор танцует, хотя, конечно, сейчас больше работает как постановщик. У него была целая галерея фотопортретов известных танцовщиков. Мне запомнилось удивительно живое лицо француженки, балетмейстера Паскалин Верье: она и на снимках, как в танце – движется каждую минуту. А еще Саня снимает йогу – занимается много лет, сертифицированный тренер, открыл свою студию, и эта древняя культура тоже отпечаталась на фотобумаге.
Но мне, по-прежнему, больше нравятся его работы, где человек – за кадром. Снимок какой-то коробки в чистом поле он назвал «Татарским космическим кораблем». А одну из серий – «Г и Х». То бишь «Горячее и Холодное»: то на снегу полыхает красная пачка «Примы», то на красном виднеется что-то сине-ледяное. То, например, сам автор, голышом выпрыгивает из ледяного ручья. Пожилые посетительницы выставки глазам не верили – очки надевали, присматривались к этому Г и Х.
Напрасно, конечно, пересказываю – также глупо, как описывать буквами танец, где важен процесс игры, наслаждение от творчества, присоединение зрителя к этой стихии. Важна не четкость мысли, а сам ее поиск. Помню, я как-то уговаривала Саню расшифровать мне сцену из одного спектакля, где танцоры отчаянно перебрасываются… вилком капусты.
- Ну, представь, что это большая чухонская Мать, символ женщины, рождения жизни. Видишь, она всем свое дитя предлагает, а отца не находит. Да что я толкую? – каждый должен по-своему понять. Мы и танцуем, чтобы можно было думать: а что это означает? И на фотографии должно быть не красивенько, а так, чтоб понапрягаться: на что похоже? Искусство не объясняют, а чувствуют.
- И что же это, порыв, импровизация?
- Да что ты! На сцене нет экспромтов. Фонтан – только когда выдумываешь номер, сочиняешь. А потом шлифуешь и прорабатываешь каждое движение. Все схвачено, как кадр на фотопленку. Все живое, в движении – но мы знаем, какой должна быть готовая картинка. Ты поняла, да?
Да. Я поняла. Люди, владеющие телом как средством общения, потом используют движение как особый язык. Мир с ними заговорил. Они слышат без слов, обмениваясь образами. Каждый жест – письмо. И смысл во всем: даже осыпавшаяся штукатурка на здании – летопись его судьбы.
Умеющий так видеть – замечает, остальные скользят. Сашка все ловит. До мелочей. К слову, однажды возвращаясь с гастролей он услышал в аэропорту, как мадам в динамике по-английски проворковала, мол, здравствуйте, дорогие гости, получите вещи энд… гуд бай! И много лет на Сашкином автоответчике было записано: «Здравствуйте, меня нет дома, и -… пока!»
Пойду, кстати, проверю, что там сейчас повзрослевший Петражицкий на автоответчик наворковал. Заодно фоток свежих спрошу: а то у меня в личном пользовании всего одна – автор сам подарил. Вот эта, марсианская. Какой еще канализационный люк, вы что?
Это я не придумала. Подсмотрела когда-то давно у танцевальной команды «Киплинг» - так их тогдашний лидер Наташа Левченко, на сцене «Хася», проводила репетицию. Кто-то моего поколения, возможно, помнит «Шапито» с черно-белыми клоунами, визитную карточку группы. Один из шахматных мимов – мой давний друг. Для меня философия танцев-модерн навсегда связана с Сашей Петражицким.
Мы познакомились на одном из хореографических фестивалей – я тогда была покорена магнетизмом Театра «Балет Евгения Панфилова» и – он был еще жив – мефистофелевским обаянием самого мэтра хореографической концептуалистики. «Лампочку на видеокамере рукой прикрой, а то денег за съемку потребуют, я их знаю», - вдруг добродушно посоветовал, проходя мимо, улыбчивый пацан с выкрашенными в красный цвет волосами.
Через десять минут я увидела красноволосого "лебедя" на сцене – киплинги танцевали сначала что-то из спектакля «Девочки – направо, мальчики – налево», потом нечто под названием «Zu bezuch». А после фестиваля мы заземлились в одной компании: оказалось, что Сашка родом из Первоуральска, занимался в Североуральском театре танца, знает многих моих друзей и подруг юности.
Солнце, что ли, что-то такое жгучее выбрасывает, когда на свет появляются творческие люди? - мама, папа, старший брат – вся династия работает на Новотрубном заводе, и Сашка после школы начинал карьеру учеником слесаря. И на тебе, поменял заводской станок на балетный.
- Я тогда брейк-данс увидел, у нас это в восьмидесятых танцевать начали. Просто крышу снесло, так здорово, - объяснял мне Петражицкий, - попробовать захотелось. И, знаешь, сразу получилось. Мы стиль такой освоили, «робот» назывался – помнишь, многие увлекались, даже на улицах танцевали. Не удивляйся, это все же не совсем случайно. Мама в танцевальном кружке занималась, такие полечки вытанцовывала! И меня еще малышом отдала в класс по фигурному катанию. Там, кстати, была приличная танцевальная подготовка. Так что я не самородок, прошел уроки классики. Правда, помню, началось все с конфуза: нас учили бальным танцам, вывели, парами расставили. А у меня никак пятая позиция не получалась. Пытался копировать тех, кто рядом, но таких кренделей навыворачивал, что весь класс полег и заниматься не мог от хохота.
Сначала Саня коленца выделывал на коньках – пока учился и три года работал спортивным тренером. А потом кто-то рассказал про новый театр танца «Бенефис» в Североуральске. Опять захотелось попробовать, что это за модерн такой. Начинали с классической хореографии. Странно после брейка, но современные танцы, какими бы раскрепощенными они ни выглядели, без настоящей школы, с азов , невозможны. Учили классику, народные танцы. Со Светой Петраковой, нынешним директором Екатеринбургского театра танца, такую барыню-боярыню вытанцовывали – любо-дорого: ручки кренделем, сапожки с каблуками! Все они, кто тогда в маленьком провинциальном ДК до пота и слез растягивал мышцы на репетициях, а потом сидел ночами у худрука на кухне, взахлеб обсуждая идеи, навсегда отравились бациллой творчества. Дороги разошлись, а потребность выдумывать по-прежнему булькает и клокочет в каждом.
В Сане, конечно, тоже. Иду, помню, я как-то по городу, а он навстречу – и на этот раз не с красной головой, а наголо бритый – не, говорит, это я не эпатирую. Это я в образе. Постановка такая. Так и называется «Бритый человек». Мы побродили по улице, он рассказал о гастролях в Ганновере, о новом проекте – оперно-хореографической постановке «Таис Афинская», о том, что они с музыкой экспериментируют – пробовали танцевать под микс Вертинского, Изабеллы Юрьевой и скандинавской группы, практикующей горловое пение. О том, что начал работать с потрясающей командой – «Провинциальные танцы». Одни названия постановок чего стоят: «Тихая жизнь с селедками», «Полеты во время чаепития»… А потом вдруг оживился: «Слушай, подожди, я забегу - снимки заберу. Купил хорошую аппаратуру, занимаюсь – как раз тебе покажу».
Я из вежливости кивнула и приуныла, вмиг представив, что придется хвалить фото каких-то танцовщиц, ножки «а-ля Дега», эпизоды репетиций на глянцевой бумаге… А увидела неожиданное: радужную пленку лужи с одиноким листом; белый покой и вечное безмолвие заснеженного копенгагенского кладбища; стулья, собранные на ночь в затейливые геометрические пирамиды; буратины, выглядывающие на улицу через окно; искореженные лапы мертвых деревьев с обрубленными пальцами; разноцветные подушечки кошачьих лапок; узор из пробившихся к свету между бетонными плитами неутомимых сорняков; кровавый взрыв снятой через фильтр сосульки.
Вот если есть в человеке зуд творчества, так он даже в ржавой путанице труб увидит линии судьбы, а водопроводный кран с алой шляпкой назовет красноголовиком. Или придумает серию «Унитаз как искусство». Вдруг вспомнилось, как героиня кортасаровской «Игры в классики», посреди непонятной ей беседы о модных течениях, вдруг подобрала опавший лист, сняла с него мякоть, обнажила прожилки и, напевая, стала смотреть на свет сквозь зеленый паутинчатый призрак. И все, кто над ней посмеивался, замолкли…
Танцы, конечно, Петражицкий тоже снимает. Он ведь до сих пор танцует, хотя, конечно, сейчас больше работает как постановщик. У него была целая галерея фотопортретов известных танцовщиков. Мне запомнилось удивительно живое лицо француженки, балетмейстера Паскалин Верье: она и на снимках, как в танце – движется каждую минуту. А еще Саня снимает йогу – занимается много лет, сертифицированный тренер, открыл свою студию, и эта древняя культура тоже отпечаталась на фотобумаге.
Но мне, по-прежнему, больше нравятся его работы, где человек – за кадром. Снимок какой-то коробки в чистом поле он назвал «Татарским космическим кораблем». А одну из серий – «Г и Х». То бишь «Горячее и Холодное»: то на снегу полыхает красная пачка «Примы», то на красном виднеется что-то сине-ледяное. То, например, сам автор, голышом выпрыгивает из ледяного ручья. Пожилые посетительницы выставки глазам не верили – очки надевали, присматривались к этому Г и Х.
Напрасно, конечно, пересказываю – также глупо, как описывать буквами танец, где важен процесс игры, наслаждение от творчества, присоединение зрителя к этой стихии. Важна не четкость мысли, а сам ее поиск. Помню, я как-то уговаривала Саню расшифровать мне сцену из одного спектакля, где танцоры отчаянно перебрасываются… вилком капусты.
- Ну, представь, что это большая чухонская Мать, символ женщины, рождения жизни. Видишь, она всем свое дитя предлагает, а отца не находит. Да что я толкую? – каждый должен по-своему понять. Мы и танцуем, чтобы можно было думать: а что это означает? И на фотографии должно быть не красивенько, а так, чтоб понапрягаться: на что похоже? Искусство не объясняют, а чувствуют.
- И что же это, порыв, импровизация?
- Да что ты! На сцене нет экспромтов. Фонтан – только когда выдумываешь номер, сочиняешь. А потом шлифуешь и прорабатываешь каждое движение. Все схвачено, как кадр на фотопленку. Все живое, в движении – но мы знаем, какой должна быть готовая картинка. Ты поняла, да?
Да. Я поняла. Люди, владеющие телом как средством общения, потом используют движение как особый язык. Мир с ними заговорил. Они слышат без слов, обмениваясь образами. Каждый жест – письмо. И смысл во всем: даже осыпавшаяся штукатурка на здании – летопись его судьбы.
Умеющий так видеть – замечает, остальные скользят. Сашка все ловит. До мелочей. К слову, однажды возвращаясь с гастролей он услышал в аэропорту, как мадам в динамике по-английски проворковала, мол, здравствуйте, дорогие гости, получите вещи энд… гуд бай! И много лет на Сашкином автоответчике было записано: «Здравствуйте, меня нет дома, и -… пока!»
Пойду, кстати, проверю, что там сейчас повзрослевший Петражицкий на автоответчик наворковал. Заодно фоток свежих спрошу: а то у меня в личном пользовании всего одна – автор сам подарил. Вот эта, марсианская. Какой еще канализационный люк, вы что?
