Ее Последние Звоночки

[orlovanatalya]

Сначала – вопреки и как водится – про женский возраст.

 

- Ааах, молодые вы все же, - сказала нам однажды Ирина Пална своим низким и характерным, почти как у Фаины Раневской, голосом, -  и у вас уже никогда… никогда не будет таких эротических воспоминаний, как у меня.

- Че это? Че это никогда? – возмутились мы с Ленкой Березкиной отказу в светлом эротическом будущем.

- Да потому что первое сексуальное впечатление

у меня было, когда соседский мальчик в Одессе в кинотеатре потрогал мою ногу  через дырку в хлопчатобумажном чулке. Где вы теперь такие чулки с дырками возьмете? А самое сильное сексуальное ощущение я пережила в телефонной будке… И где вы теперь такую будку найдете?

Ей и впрямь, мягко говоря, за шестьдесят – и она до сих пор немного наивная, немного смешная, немного носатая и немного невезучая.  Зато мне с нею повезло.  

В каком-то смысле она подобрала меня на улице.То есть она – бывшая пионервожатая - шла по улице и встретила свою бывшую пионерактивистку, на тот момент уже мою учительницу литературы, прозванную Тортиллой за очки в роговой оправе (хотя не факт, что именно такими обладала знаменитая черепаха). «А нет ли, - говорит она Тортилле, - на примете бойкого мальчугана, чтоб грамотно писал и летом побегал по редакционным заданиям, а то у нас все в отпусках?» Мальчугана не оказалось, зато под руками была бойкая-пишущая-я, которая после поступления на экономфак собиралась подрабатывать санитаркой в стоматполиклинике (мама болела, и я хотела помогать семье). Тортилла меня к Ирине и депортировала. Мне было 17, я была девочка из хорошей семьи, не знавшая мата и горя. И работать в кузницу городских сплетен пришла в розовой кофточке в белый горошек с круглым воротничком вокруг чистой шейки. А Ире было 34, за ее широкими плечами был опыт горноспасательного отряда и заочная победа над журфаком УрГУ, она стремительно летала по редакции в перекрученных чулках и белой мужской рубахе с закатанными рукавами, потрескивая увеличивающейся от широких шагов шлицей и роняя  на пол пепел от папирос.  Когда юбка по высоте шлицы превзошла самые смелые ожидания прохожих,  перестала поддаваться штопкам и прочим регенерациям и полетела в пропасть, вся редакция сняла шляпы: ах, эта юбка столько видела… Ире было не до того: она сочиняла для читателей гимн про строительство газопровода Уренгой-Помары-Ужгород. Тогда это было политкорректно, а Ирина была искренней патриоткой. Газовики в ее материалах побеждали природу на благо людям,  и даже запятые стояли на положенных местах насмерть.

 

Мы с первого взгляда поняли, что у нас ничего общего и что это связь навеки. Через 17 лет, в мои именины,  моя навсегда Первая Начальница, пожизненно награжденная почетным званием ИрПална, задумчиво почесала там, где у нее в тот момент чесалось, и  сказала: - А, пожалуй, ты меня догнала. В смысле: хватит выкать, переходи на ты. Теперь и тебе 34.

 

И мы стали вспоминать, как Ире исполнилось 45. Вот тут уж она пришла в редакцию в небесно-голубой блузке с бантом и в юбке выше колен. И объявила:

- Все, бля. Это же последние звоночки. Больше я никому не откажу.

 

Начав носить юбку фасона Последние Звоночки, она не отступила от зарока и таки-да, не отказывала. Увы, принцев крови среди  авторов принятых предложений почти не было. «У меня на принцев и времени нет, - отсекала  Ира любые сомнения в качестве используемого для продления молодости материала, - дома такая пылища, что он, бедный, чтоб за сигаретами на кухню сбегать, так стопы на бок подворачивал, что я ухохоталась. Хотя, знаешь… Вчерашний мне не понравился. Но я приняла его – как таблетку».

 

Вообще-то, пока по ее дому на скукоженных цыпочках бегали эти таблетки, мы жили спокойно… Жизнь редакции превращалась в американские горки с перепадами из ада кромешного в рай неземной только если Ира влюблялась. Потому что границ в неистовой силе созидания счастья для любимого Ира не ведала.  Однажды она улетела с возлюбленным загорать на море, а вернулась похудевшая, с белыми, как макароны, ногами: не веря в классическое разводилово сидела  неделю в ожидании этого  козла в аэропорту.  А как-то снесла к чертям собачьим одну из стен в своем редакторском кабинете и пробила дверь с противоположной стороны.  Выяснилось, что старая дверь насмерть замурована потому,  что Ира во сне увидела, как покинувший ее любимый входит в кабинет НЕ ОТТУДА. Архитектура была мгновенно заготовлена в соответствии с указаниями вещих предчувствий, но и этот козел сгинул. Чем-то она напоминала мне Пугачеву в лучшие ее годы: «Вот так всегда: Всегда, как только я кого-то полюблю, Как только паруса наполню кораблю, Он уплывает от меня - и так всегда. Желанье тайное мое: не быть одной, Я за него всегда плачу тройной ценой, Ночами долгими без сна…», - это Алла Борисовна пела персонально от имени Ирины Павловны.

 

Беззаветней всего она любила одного крепко пьющего бездельника  и музыканта. По ее словам: за его смешные детские розовые очки с треснутым стеклом. Подразумевается: за то, что он, сильный и широкоплечий, на деле был одиноким и беззащитным, и самые лучшие ее черты проявлялись в заботе об этом  охламоне.

 

Такой самозабвенной и неэгоистичной любви, как у Иры, я не встречала ни у кого. Сидим, помню, у нее дома после очередного загула треснутого очкарика с какой-то молоденькой шлюшкой, Иру успокаиваем традиционным «Да бросьте Вы его, дармоеда». Ленка учит нас вареники фигурным защипом закручивать, а Ира гундосит:

- Дууура! Ну какая же я дура! Я ему только что новую рубашку купила. Захожу – а он в углу с этой рыжей… В моей рубашке!

- Это он дурак, - вытирая о фартук руки в муке заключает Ленка, - мог бы подумать, что нужны еще и штаны.

- Это ты дура! -  смеется сквозь слезы Ира, - штаны-то я ему еще раньше купилаааааа….

Сколько прохожих  грелось у ее костра. Честно говоря, мы все были согреты отблесками этого пламени. Ждали ее подарков, несли ей под настольную лампу свои секреты. Из любой командировки Ира тащила нам какие-то безделушки – каждому свою, по его мечтам. Отдавала нам, молоденьким, во времена дефицита, свои наряды.  Ту знаменитую голубую кофточку – отмеченную обещанием охотиться на каждого – почти сразу вручила голубоглазой Васькиной невесте. Кофтейка, и впрямь, оказалась какая-то заговоренная: Голубоглазая, как потом выяснилось, задолго до встречи с Ирининым сыном начала применять принцип «никому не откажу». Но Ирин подарок и ей пришелся по душе – в ней и ушла от Васьки рожать чужого малыша.  А потом малыша этого принесла Ире, нянчить – и он, вопреки всем метрикам, стал звать Палну бабушкой. 

Однажды Ирина из отпуска привезла мне… металлическую палочку чистить ушки. Я подохренела. Чую: опять история. И точно, трепетную и азартную провинциальную редакторшу догола развели-раздели наперсточники.  Если б не зашитая по-деревенски  в лифчик заначка – не видать бы мне и ушечистки. Ир, слышишь, она ведь у меня до сих пор на умывальнике,  уже двадцать лет…

 

Она – в девичестве Мильштейн – в годы пустых прилавков делила с нами последний пакетик чая и последний окурок по кругу, подкармливала толпу юродивых, родственников, несчастных, людей искусства и просто лентяев – и перевернула все мои представления о евреях. После очередных  вареников со слезами (не помню уж, что случилось, но пришлось внезапно к ней нестись по звонку) я заполночь собиралась домой. – Стой! – потребовала Ирина, - мне срочно-срочно надо к соседке. – Ну так я пойду тихонько на остановку, а ты дуй куда надо… - Подожди, я тебе говорю, одну минуту, - прикрикнула Мама-Чёли. И действительно, через минуту вернулась и вытолкала меня на улицу. Выхожу – а в кармане деньги на такси. Год был трудный,  в кошельках у обеих было пусто, и она сбегала-заняла денежку у соседки тайком от меня, чтоб я не отказалась и не тащилась на автобусе. И кто из нас теперь еврей?

 

«Своих», конечно, Ира любила особо. Красавцы с носами, до боли напоминающими Ирин профиль,  регулярно опустошали ее домашние запасы и пополняли запас редакционных баек и анекдотов. Мы всегда знали обо всех крестовых и бубновых, лежащих у нее на сердце, потому что она их всех обязательно тащила в редакцию: редакция была нашим настоящим вторым домом. А для Иры, честно-то, еще и семьей.

Уже потеряла родителей. Сестра далеко, в Чите. Мужа у Ирины нет – давно развелись, давно умер.  Потом нелепо погиб Вася. И из всей родни рядом чужой мальчик,  который мог быть ее внуком и которого она по-настоящему любит.  

 

Она позвонила как-то в новогоднюю ночь:

- У меня сегодня все хорошо. Я поставила на стол папину фотографию, мамину фотографию, Васину фотографию. И четыре бокала. Разговаривала с ними. Сказала: с Новым годом, папочка. С Новым годом, мамочка. С Новым годом, сынок…

 

… Путь не так давно привел меня в родной город. Я застала у Иры на кухне нашу Голубоглазую с кучей пестрых детей: с работой и семьей, как выяснилось, у нее так и не заладилось, но магия голубой кофточки в силе, недавно родился третий малыш и спроектирован четвертый.  «Это единственное, что у меня хорошо получается», - развела она руками и пошла собирать свой табор по квартире.  Предполагаемых пап у табора много – а бабушка одна, общая. Дети висли на Ире, кричали «Уррра, бабушка подарила нам компьютер!» и пугали вторую, девяностолетнюю, старушку:  год назад Ирина забрала из деревни совсем одряхлевшую мать бывшего мужа. Родни никакой нет, кроме невестки-Палны (которая давно не невестка), а старуха уже почти не встает. Благо,  Ирине удалось завершить одну весьма удачную давнюю сделку с собственностью, так что пока хватает на всех семерых по лавкам. «Понимаешь, у них же больше никого, - захлопнула Ира мой открывшийся было рот, - и они меня любят».

 

И боже мой, как же нежно и я до сих пор люблю нашу Палну…